О Макаренко
8 December 2014 23:57![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maiorovaНеизвестно почему, но когда заходит речь о том, возможно ли изменить личность, почти всегда вспоминают Антона Семёновича Макаренко. Я читала и перечитывала всё, что нашла, но абсолютно не понимаю, где личность, а где Макаренко. Как в старом анекдоте: где имение, а где вода.
Во-первых, все, кто читали хотя бы первую часть "Педагогической поэмы", не могут не озадачить себя вопросом, как Антону Семёновичу удавалось столь долго сохранять своё место. Во вверенной ему колонии ЧП громоздится на ЧП и Чп погоняет. Колонисты воруют, хулиганят, даже грабят на большой дороге. Один из воспитанников колонии в открытую поддерживает интимную связь с воспитательницей. Да уже одного этого было бы достаточно для увольнения по статье любого директора современного детдома. В продолжение сюжета происходит убийство, причём убийство новорождённого младенца, несколько суицидов, и даже сам заведующий колонией пытается наложить на себя руки. Но, что характерно, отношение к этим безусловно мрачным событиям и у колонистов, и у сотрудников абсолютно без рефлексии. Пустяки, дело житейское. Вот как замечательные колонийские коллективисты провожают в последний путь повесившегося товарища:
Хлопцы встретили самоубийство Чобота сдержанно. Никто не выражал особенной печали, и только Федоренко сказал:
- Жалко казака, - хороший был бы буденновец!
Но Федоренко ответил Лапоть:
- Далеко Чоботу до Буденного: граком жил, граком и помер, от жадности помер.
Коваль с гневным презрением посматривал в сторону клуба, где стоял гроб Чобота, отказался стать в почетный караул и на похороны не пришел:
- Я таких, как Чобот, сам вешал бы: лезет под ноги с драмами своими дурацкими! [...]
- Выкручуете, хлопцы, - сказал Семен. - Этого я не люблю. Повесился человек, ну, и вычеркни его из списков. Надо думать про завтрашний день.
А вот так милейший Карабанов, будущий зав. колонией, рассказывает, как возил убитого колонисткой младенца на вскрытие:
Возвратился он в большом воодушевлении:
- Ой, чого я гам тилько не бачив! Там в банках понаставлено всяких таких пацанов, мабуть, десятка три. Там таки страшни: з такою головою, одно - ножки скрючило, и не разберешь, чы чоловик, чы жаба яка. Наш - куды! Наш - найкращий.
Екатерина Григорьевна укоризненно покачала головой, но и она не могла удержаться от улыбки:
- Ну что вы говорите, Семен, как вам не стыдно!
Кругом хохочут ребята, им уже надоели убитые, постные физиономии воспитателей.
Обхохотаться, честное слово. Убийцу, впрочем, из колонии выставили: "отвратительно жить с нею в одной комнате". Вообще Макаренко с трудновоспитуемыми не церемонился - чуть что, вот тебе Бог, а вот порог. Так он выставил уже упоминавшегося Карабанова и его друга Митягина, которые по выдворении грабили на большой дороге. Сам педагог говорит об этом событии: Вам страшно хотелось бы, чтобы и Митягин и Карабанов были нами осилены. Так всегда ничем не оправданный максимализм, каприз, жадность потом переходят в стенания и опускание рук. Либо все, либо ничего - обыкновенная российская припадочная философия. Не жадничай, легко списывай со счетов вверенных тебе воспитанников, и настанет светлое будущее.
Во-вторых и в-главных, никаких "личностей" Макаренко не переменял. Настоящий "блатной", потомственный вор был из основной группы колонистов один лишь Митягин, которого и вытурили. А остальные... Воспитанники наши были прекрасно одеты: галифе, щегольские сапоги. Прически их были последней моды. Это вовсе не были беспризорные дети. Задоров и Ветковский - выходцы из интеллигенции, Калабалин, Бурун, Братченко - из крепких, здоровых крестьянских семей, Вася Полещук - сын полка... Они воровать-то пошли не воровства ради, а потому что жрать хотели. В этом, кстати, и глубокий смысл действий новой власти. Выбей у людей землю из-под ног, не покорми годик, они тебе за корку хлеба плясать будут.
Я не призываю сбрасывать Макаренко и макаренковскую педагогику с парохода современности. У него много можно почерпнуть, хотя отсутствие профессиональной подготовки и неприятие теории пошли ему скорее во вред. Я просто первоисточники люблю.
Во-первых, все, кто читали хотя бы первую часть "Педагогической поэмы", не могут не озадачить себя вопросом, как Антону Семёновичу удавалось столь долго сохранять своё место. Во вверенной ему колонии ЧП громоздится на ЧП и Чп погоняет. Колонисты воруют, хулиганят, даже грабят на большой дороге. Один из воспитанников колонии в открытую поддерживает интимную связь с воспитательницей. Да уже одного этого было бы достаточно для увольнения по статье любого директора современного детдома. В продолжение сюжета происходит убийство, причём убийство новорождённого младенца, несколько суицидов, и даже сам заведующий колонией пытается наложить на себя руки. Но, что характерно, отношение к этим безусловно мрачным событиям и у колонистов, и у сотрудников абсолютно без рефлексии. Пустяки, дело житейское. Вот как замечательные колонийские коллективисты провожают в последний путь повесившегося товарища:
Хлопцы встретили самоубийство Чобота сдержанно. Никто не выражал особенной печали, и только Федоренко сказал:
- Жалко казака, - хороший был бы буденновец!
Но Федоренко ответил Лапоть:
- Далеко Чоботу до Буденного: граком жил, граком и помер, от жадности помер.
Коваль с гневным презрением посматривал в сторону клуба, где стоял гроб Чобота, отказался стать в почетный караул и на похороны не пришел:
- Я таких, как Чобот, сам вешал бы: лезет под ноги с драмами своими дурацкими! [...]
- Выкручуете, хлопцы, - сказал Семен. - Этого я не люблю. Повесился человек, ну, и вычеркни его из списков. Надо думать про завтрашний день.
А вот так милейший Карабанов, будущий зав. колонией, рассказывает, как возил убитого колонисткой младенца на вскрытие:
Возвратился он в большом воодушевлении:
- Ой, чого я гам тилько не бачив! Там в банках понаставлено всяких таких пацанов, мабуть, десятка три. Там таки страшни: з такою головою, одно - ножки скрючило, и не разберешь, чы чоловик, чы жаба яка. Наш - куды! Наш - найкращий.
Екатерина Григорьевна укоризненно покачала головой, но и она не могла удержаться от улыбки:
- Ну что вы говорите, Семен, как вам не стыдно!
Кругом хохочут ребята, им уже надоели убитые, постные физиономии воспитателей.
Обхохотаться, честное слово. Убийцу, впрочем, из колонии выставили: "отвратительно жить с нею в одной комнате". Вообще Макаренко с трудновоспитуемыми не церемонился - чуть что, вот тебе Бог, а вот порог. Так он выставил уже упоминавшегося Карабанова и его друга Митягина, которые по выдворении грабили на большой дороге. Сам педагог говорит об этом событии: Вам страшно хотелось бы, чтобы и Митягин и Карабанов были нами осилены. Так всегда ничем не оправданный максимализм, каприз, жадность потом переходят в стенания и опускание рук. Либо все, либо ничего - обыкновенная российская припадочная философия. Не жадничай, легко списывай со счетов вверенных тебе воспитанников, и настанет светлое будущее.
Во-вторых и в-главных, никаких "личностей" Макаренко не переменял. Настоящий "блатной", потомственный вор был из основной группы колонистов один лишь Митягин, которого и вытурили. А остальные... Воспитанники наши были прекрасно одеты: галифе, щегольские сапоги. Прически их были последней моды. Это вовсе не были беспризорные дети. Задоров и Ветковский - выходцы из интеллигенции, Калабалин, Бурун, Братченко - из крепких, здоровых крестьянских семей, Вася Полещук - сын полка... Они воровать-то пошли не воровства ради, а потому что жрать хотели. В этом, кстати, и глубокий смысл действий новой власти. Выбей у людей землю из-под ног, не покорми годик, они тебе за корку хлеба плясать будут.
Я не призываю сбрасывать Макаренко и макаренковскую педагогику с парохода современности. У него много можно почерпнуть, хотя отсутствие профессиональной подготовки и неприятие теории пошли ему скорее во вред. Я просто первоисточники люблю.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 9 Dec 2014 20:41 (UTC)no subject
Date: 9 Dec 2014 21:25 (UTC)no subject
Date: 9 Dec 2014 22:24 (UTC)no subject
Date: 11 Dec 2014 23:29 (UTC)Какая жестокая ирония судьбы, однако.