Майорова пишет

Как многие уже знают из записей по тегу "дед как воля и представление", мой дедушка умел удивить. Даже озадачить умел, особенно родных и близких. Мама тогда только девятый класс закончила - думали-думали, как будем отпуск проводить, куда съездим с этой несчастной Камчатки, к морю ли, в Киев ли к родственникам. А дед уже всё продумал:
- Едем в пешеходную экскурсию по Кроноцкому заповеднику! Долина Гейзеров! Медведи! Подъём на вулкан ножками-ножками! Рюкзаки, кеды, житуха походная!
Бабушка (около пяти лет диагноз "гипертония III степени", одышка, отёки ног):
- Да-да, Юра, замечательно, Юра. Ты гениально придумал. Походная житуха, кеды, рюкзаки...

Рюкзаки, оно конечно... К концу похода бабушка уже брела на последнем издыхании. Хотя дед взял на себя большую часть груза, он браво вышагивал по тропе впереди, за ним топала мама с половинной подростковой нормой, а бабушка тащилась в кильватере, низко опустив голову. Что в конечном итоге её и спасло. Жутко подумать, что случилось бы, если бы она подняла голову, увидела и закричала. А она бы закричала, к гадалке не ходи.

Мама рассказывает, что сама кричала, но "как-то получилось, что абсолютно беззвучно. Не а-а-а, только х-х-х". То есть она оглянулась, потому что к охам-вздохам бабушки прибавилась музыка весёлого пыхтения и фырканья. На тропе возились два резвых медвежонка. Один совсем медовый, другой тёмненький. Они играли, совсем как дети, в шутку боролись, обнимаясь верхними лапками. А за ними на тропу уже карабкалась матушка - размером с корову.

Дед, правда, отмахивался, и не с корову, мол, оказалась медведица, так себе, с телёнка, но факт остаётся фактом - это была огромная матёрая медведица. Облопавшаяся ягод, которых уродилось в тот год видимо-невидимо, она устало дышала, поводя боками, и, казалось, никого не замечала, кроме своих медвежат, которые съезжали с обрыва на задницах. Мама застыла в ужасе. Бабушка брела, понурив голову, такая же замученная, как медведица.

Огромная зверь, похожая на грозовую тучу, вдруг подняла глаза и внимательно, остро посмотрела на маму.
- Человеческий медвежонок. Подрощенный, - как бы сказал её взгляд.
Затем посмотрела на бабушку, сгорбившуюся под рюкзаком:
- Человеческая медведица. Тоже уставшая, совсем как я.
И медведица, вздохнув, скатилась с обрыва следом за своими малышами. Те уже бежали по траве, смешно вскидывая задиками.

Ягодное было лето, мишки наелись, стали добрые.

Я такая пожилая, что помню, как КВН был смешным. И в этом древнем смешном КВН была такая сценка: один участник команды проверяет другого на соответствие вымышленному кодексу кавээнщика. Кодекс представлен в виде огромного свитка, который всё разматывают, а он не кончается.

- Пункт тридцать три, подпункт "г" гласит - по фене не ботать!
- А я и не ботал никогда, - с достоинством отвечает проверяемый.
- А где показания Фени, что вы по ней не ботали?!

Вот когда я слышу призывы к служению ближнему, к выстраиванию всего своего бытия вокруг него, меня так и тянет спросить: А где показания ближних, что они хотят, чтобы вы им служили? Зачастую этих показаний не добиться даже под китайской пыткой щекотанием, ближние хохочут и отмахиваются, ай-ай, что вы делаете, прекратите. Моя бабушка всё твердит:

- О, какое я большое дело сделала, я тебя, Ольга, на английский возила.

А кто бы меня спросил, нужно ли мне, чтобы меня, тётю с паспортом, "возили", как статую Венеры в чехле от контрабаса?  Но моим бесценным мнением никто не интересовался. Я была девочка, ко мне могли пристать, эрго, без сопровождения я не выходила ни-ку-да. Поступила я в институт - бабушка со мной и на факультет каталась. Зайдёшь после лекции в буфет  или перекинешься словом с кем-то из сокурсниц, бдительная бабушка уже мчится в деканат выяснять, куда пропала внучка. Энциклопедию могу составить этих встреч и провожаний, этих многочасовых стояний на остановке, у окошка - "а где ты шла? не ври! я тебя не видела". Но сосредоточусь пока на английском.

Дорога и вправду была небезопасная, на трёх перекладных: автобус, метро, автобус. При мне два контролёра, дюжие мужики, избили молодую женщину, потому что у неё не оказалось билета. Занятия заканчивались в девять часов, приезжали мы  домой от силы в пол-одиннадцатого, в кромешной темноте. А если ещё учесть, что в поселковый автобус вечером было не сесть, и приходилось шагать пешком пять остановок... то есть опасения семьи я понимаю. Действительно, можно было попасть в историю. Но история была в сослагательном наклонении, а бабушка - в изъявительном.

К ней постоянно надо было подстраиваться, не забегать вперёд, не останавливаться, не отвлекаться. Ох, Олечка, не беги так! Ох, задыхаюсь! Возьми меня под руку. Сама по гололёду еле ползу, ещё и бабушку удерживай. Каждый поребрик, каждая ступенька - веди под локоть. Упадёт - не подымешь. Переход через дорогу каждый раз сопровождался паникой: ой, машина! ой, быстрее! ой, не беги, я не успеваю! ой, трамвай, ой, какой ужас! - и рассказами, как сбило насмерть тех или иных бабушкиных знакомых. А знакомых у неё было много. Проследи, как бабушка входит в автобус и выходит из него - был случай, когда она замешкалась, её зажало дверью и, под дикие крики всего салона, протащило несколько метров. Говорить с бабушкой следовало внятно, чётко, с расстановкой, но ни в коем случае не очень громко, а то подумают, что она глухая. Избави Господи ляпнуть что-то не то: бабушка тут же начинала в крик воспитывать посреди улицы.

Наконец дотащились. Преподавательница курсов, молодая, импозантная дама, ненавидевшая меня до такой степени, что за неё было неловко -  взрослый человек, и так кривляется - задрав подбородок, бросает мне:
- Оля! Вынесите бабушке стульчик.
Тащу стульчик. Если погода плохая, бабушка так и просидит в коридоре с книжкой все три часа. Если погода хорошая, стульчик понадобится недолго: она пойдёт на улицу, зайдёт в магазин. Тяжёлую сумку потом нести мне. Впереди ещё полтора часа постоянной включённости в другого человека. Без права отвлечься хотя бы на мгновение.

Однажды я, одурев от скучного урока, читала под партой Кьеркегора. После занятий выходим с бабушкой во двор - за нами несётся запыхавшаяся преподавательница:
- Что, Оля, интересная была книжка, которую вы под партой читали?
Впечатления на вечер мне были обеспечены.
- Мы платим, - со слезами выкрикивала бабушка, - мы платим!.. Чтобы эта идиотка книжонки вместо английского читала! Сиди дома, и дома читай, бесплатно!!
У меня язык не повернулся сказать, что такой расклад событий казался скорее предпочтительным.

Сколько было конфликтов вокруг "вождения" меня на курсы! Сколько споров, сколько ссор! До чего хотелось ездить как все, самостоятельно! И я всё не могла сообразить, зачем бабушке это висение на моём локте три дня в неделю. Только потом до меня дошло. Этот момент дохождения я вспоминаю как ступень к взрослости, более значимую, чем все аттестаты, дипломы, дружбы и романы, вместе взятые. Пока я грызла гранит науки, бабушка три часа спокойно занималась собой. Ходила по магазинам, читала книги, просто прогуливалась по улицам в полное своё удовольствие. Там остановится поглазеть на напёрсточников, там поболтает со знакомой уборщицей или вахтёршей... и никакой постылой работы по дому, никакой плиты, никакого дедова похмельного ворчания под нос "развалилась, только спать, жрать и в туалет ходить умеешь... чо ты вылупилась, ляг и лежи!"  И никакого: "Соня! Купи мне маленькую!"  Просто так поехать погулять от больного мужа и горы немытой посуды совесть не позволяла, а "возить внучку" - это же настоящее дело! И делом занята, и не загружена ничем. Мечта ведь, если вдуматься... 

Думаю, ни для кого не секрет, что представления об учтивом, деликатном поведении в разных слоях общества весьма различны. Моей бабушке пришлось с этим столкнуться после войны, когда она работала в цветочном хозяйстве города Куйбышева. Там работники были, что называется, с бору по сосенке, от учёных агрономов и дендрологов, которые в силу известных событий вынуждены были потерять столичную карьеру, до совсем неграмотных садовников, которые работали ещё в царские времена. Молодые цветочницы тоже были из разных мест, но особенно среди них выделялась некая Валя, приехавшая из глухой-преглухой деревни в Кировском районе, по-старому — в Вятской губернии.

Бабушка была ленинградка, что считалось о-го-го, и с ней сотрудницы советовались и как прилично одеваться, и как красиво написать, и как правильно поставить ударение. Но с такой просьбой, как в то утро, к неё не обращались никогда.
Соня, скажи Вале, что б**** - это нехорошее слово!
Оказывается, Валя в совершенно обычном разговоре, подразумевая, что какая-то соседка-самогонщица в родной деревне вела разгульный образ жизни, взяла да и сказала:
Да б**** она была!
Валя, фу, не матерись...
А б**** - это же и не по матушке совсем. По матушке — это х**, и п****, и е**, а б**** - это разве по матушке? Обыкновенное слово...
Валя, ещё одно слово, и мы объявляем тебе бойкот!!
Так обыкновенное же слово...
Вот и ждали арбитра изящества из культурной столицы. Никому, кроме Сони, Валя не поверила, что словечко, широко употребля... употребимое в её родной деревне, - на самом деле нецензурное.

Вот я как эта Валя, только наоборот. Сколько приходится читать и слышать, очень многие мужчины негодуют, что жёны и подруги не позволяют им себя щипать и шлёпать при посторонних. А я как-то всегда знала, что это фамильярно и вообще не очень воспитанно. Как права собственности заявляют: се моё, и то моё же. Интим потому интимом и называется, что он происходит в интимной обстановке. Вопрос аудитории — это у меня рудиментарное викторианство, или такие «знаки внимания» действительно нетактичны?

Моя бабушка терпеть не может фантастики. Ни в каком виде: ни в изобразительном, ни в литературном, ни в кинематографическом. Вообще она приверженка реализма. Увидев в Эрмитаже La Dance Матисса, содрогнулась:

- Какие уроды!

И вот однажды она смотрела с нами, маленькими, известный мультфильм "Тайна третьей планеты". Мы млели, ахали и охали, восторгались причудливыми инопланетными пейзажами, замысловатыми зверьми, сюрреалистическими инопланетянами, в которых трудно было заподозрить разумные существа. Бабушка смотрела на то же самое - и мучительно морщилась. Наконец, на заднем плане, за спинами оживлённо беседующих героев, показался одноногий сине-лиловый типчик не то в скафандре, не то в броне, не то в толстой складчатой шкуре. Он тяжко. с сосредоточенностью скакал вниз по пандусу. Бабушка вздохнула и спросила в пространство:

- Господи! Как же они живут?! Как работают?!

Моя бабушка была в эвакуации в Калининской области, в довольно глухой деревне. В школу ходили за несколько вёрст лесной дорогой. Школка была маленькая. В одном углу букварь читали, в другом - честь честью писали диктанты, сочинения. На обёрточной бумаге, на полях газет, но настоящие сочинения и настоящие диктанты.

И вот в одном диктанте встретилось слово "чемоданчик". Подавляющее большинство написало "чью мой даньчик" и прочие несусветные мыслеформы. Никто, кроме бабушки моей и ещё двух-трёх эвакуированных, никогда не видел ни чемодана, ни чемоданчика, и даже не представлял, для чего он нужен. Вещи переносили в узлах. Сундуки были у тех, кто позажиточнее, но чемодан? И в заводе не бывало.

А меня в пятом классе просто на смех подняли, так как я не знала, что такое "мыльницы", резиновые пляжные тапочки в ажурную дырку, которые тогдашняя дурная мода предписывала в качестве выходной обуви. Назвала их сандаликами, подумать только!

Сегодня, в день снятия блокады, в этот прекрасный и благословенный день, когда принято ходить плакать на кладбище, мне хочется начать рассказ о своей бабушке, маминой маме. Когда началась война, ей было десять лет, и первую, самую страшную блокадную зиму она пережила в Ленинграде. За день до одиннадцатого дня рождения на рабочем месте погиб от голода её отец, Андрей Макарович Родионов. Летом 1942 года прабабушке с детьми удалось эвакуироваться сначала в Калининский район, потом в Сибирь. Жили очень трудно. Несмотря ни на что, бабушка вернулась в Ленинград, чтобы получить образование. Из-за тяжёлого материального положения пришлось забыть о своей мечте - стать учительницей словесности. В педагогическом училище не было стипендии, а поступать надлежало туда, где хоть несколько рублей да платят. Поэтому бабушка закончила техникум зелёного строительства по специальности "цветовод-декоратор" и работала в огромном цветочном хозяйстве в Куйбышеве.

Воспоминания о юности у бабушки одновременно лучезарные и очень горькие. Разгул насилия и преступности в послевоенном обществе - это не выдумка советофобов. Возвращаясь с работы, девушки из цветочного хозяйства запасались ножницами для обрезки роз и секаторами - ради самообороны. Много лет спустя, уже выйдя замуж за офицера и живя в военных городках, где все друг друга знали, бабушка сохранила обострённое чувство опасности. И, как выяснилось, не зря.

Однажды у деда были гости. Дед вообще отличался радушием и хлебосольством, а на бабушке лежала задача эти хлеб-соль и радушную атмосферу обеспечить. То есть целый день она готовила, потом накрывала на стол и занимала гостей, а вечером, ближе к ночи, перемывала горы посуды. Итак, у деда гости, он оживленно беседует, выпивает, закусывает, и вдруг бабушка трогает его за рукав:
- Юра, там кто-то кричит.
У деда была шаблонная фраза на все случаи жизни : "да ну тебя, самое!" Готова биться об заклад, что именно её он и произнёс.
- Нет, Юра, там точно кто-то кричит "Помогите!"
- Да ну тебя, Соня, тебе кажется.
- Юра, надо идти.
- Надо тебе, так иди.

И бабушка пошла. Предусмотрительно захватив с собой доску от забора. Крики впотьмах затихали, но она уверенно добралась до оврага, и что же там увидела?
Окровавленная, без сознания, на земле лежала жена одного из офицеров, и над ней склонялся мужчина, которого бабушка никогда раньше не встречала. Посторонний в военном городке - достаточно редкое явление, а это был не просто посторонний, а здоровенный детина, косая сажень в плечах. Такого и не захочешь, а запомнишь.  Так вот, мужчина этот расстёгивал штаны.

Чтобы понять дальнейшее, надо знать мою бабушку. Низенькая, очень полная, больная гипертонией и мучающаяся одышкой, она не колебалась ни секунды. Благо детина стоял спиной, она разбежалась и врезала ему доской по затылку. Преступник упал ничком. Бабушка ему добавила как следует и стала звать на помощь.

Тут, конечно, прибежал дед и прочие гости, кто с топором, кто с фонарём, вызвали милицию, пострадавшую отвели домой, и через полчаса она уже могла давать показания. Как выяснилось, мужчина, задержанный бабушкой, недавно отбыл длительный срок за многочисленные изнасилования. Только что освободился, сел на поезд, сошел где попало и отправился снова насиловать. Так моя бабушка обезвредила опасного преступника.