Майорова пишет

Сегодня в рубрике "Некруглые даты" - 74 года со дня рождения Ирины Павловны Асмус, которую всё наше поколение вспомнит по псевдониму "Ириска". Это ласковое сценическое имя, говорят, придумал ей Александр Володин. А вот судьба досталась несладкая.

Вся история Ириски - это, по сути, история о несбывшемся. Девочка из цирковой семьи занимается балетом, поступает в хореографическое училище, сдаёт все экзамены - и её огорошивают: некондиционный низкий рост. Примой вам не быть. Пожалуйте в эстрадно-цирковое.
Что же вы думаете, закончила. Выступала как эквилибристка, получила серьёзную травму, ушла... в театральное училище. И через несколько лет играла Джульетту на сцене театра Комиссаржевской. Человек эпохи Ренессанса, живое подтверждение максиме "талантливые талантливы во всём"...

И тем не менее Ирина Асмус вернулась в цирк, предпочла остаться не Джульеттой, а клоунессой Ириской. Вот я сейчас пересматриваю пресловутую АБВГДЕйку. Положа руку на сердце, видали мы детские постановки и поинтереснее, и сценарии пооригинальнее, и фантазию позажигательнее. Кот в заставке комичный, но на одном коте не выедешь же. В кадре появляется Ириска - всё, любые вопросы отпадают, кроме "Как она это делает?" Постепенно рассевается в пространстве и он, а остаётся чистое нутряное удовольствие, что называется, "от пупа". Абсолютная естественность в кадре, ничего наигранного, натужного. "Я могу, я могу, я - всё могу!", и тут же трогательно-нежно расправляет рукой повязку на стволе дерева:
- Ой, я берёзу поцарапала!

По этому случаю на АБВГДЕйку накатали одну из первых жалоб: дескать, природу нужно беречь, но ведь неприятно ходить по забинтованному лесу. Анонимщик вечен. Даже когда подписывается. В конечном итоге, Ириску, конечно, из передачи ушли - по возрасту?, и я до сих пор вспоминаю своё детское изумление, когда на экране появилась её молодая сменщица. Комбинезончик тот же. Кепарик тот же. Бутафорские веснушки - и они, по ощущениям, те же. Эмоций ноль. Как хрестоматийные поддельные ёлочные игрушки - сверкают, как настоящие, но - не радуют. Брат опомнился первым:
- Но где же Ириска?
Мама:
- Вот Ириска.
- Это разве Ириска? Где та Ириска??
- Та Ириска перешла на другую работу, - со вздохом ответила мама. Работы этой (и самой жизни) - оставалось меньше года. Но мы-то не знали!



Как раз, помню, и обсуждалось, можно ли перейти на другую работу. Мне всё хотелось, чтобы маме жилось полегче. Вот ведь, говорю, и Ириска перешла на другую работу... Бабушка так вспылила, что закричала:
- Ириска! Разбилась твоя Ириска! Никуда она не переходила!
- К-как разбилась?
- Насмерть! Шею сломала, ни одной косточки целой не осталось! Прямо на арене, а ты что думала? Перешла на другую работу! Будет мне выдумывать здесь! Разбилась насмерть, и всё, нет уже твоей Ириски... А ты - как дурочка - перешла на другую рабо-о-оту. (бабушка передразнила меня голосом слащавой дебилки) Думать надо, прежде чем говоришь.

Диалог с бабушкой разворачивался в семь утра. К девяти мне пора было в школу. Не помню, как ехала, как на уроках сидела.

- Ну что с тобой опять? Опять кислая!
- И-риска у-пала.
- Ужас, какие дети пошли. Уронила конфету несчастную, и уже глаза на мокром месте. Иди в столовую, там тебя покормят, и нечего сладости в школе лопать.

Нас с братом регулярно водили в цирк, и мука мученская была наблюдать, как под лирическую мелодию воздушные гимнасты взлетают под купол цирка. Ну, я и не наблюдала. Сидела, зажмурившись, и лепетала "Господи, Господи..." Всё бравурное, парадное великолепие цирка осыпало свои блёстки, как листву по осени. В любой момент кто-то из весёлых клоунов или элегантных эквилибристов мог погибнуть страшной смертью для нашего удовольствия, в любой момент. Взросление - это хроника отравленных удовольствий. Старение, впрочем, тоже.

О смерти Ириски ходило множество слухов, версий, аргументов. Открытым текстом обвиняли её бывшего мужа, который и сконструировал пресловутый вращающий механизм. Тот, в свою очередь, проводил собственное расследование. В общем, темна вода во облацех. Не хочу и разбрасываться высокопарными похвалами. Пусть тег сам за себя скажет. но подытожу. Считать, что клоунада в целом и клоунессы в частности - что-то несерьёзное, пошлое, пальчиком потыкать, посклабиться - это глубокая ошибка. Глубокая.

Итак, мы оставили Дджуну в Париже, в злополучной квартире, которую они с Тельмой вместе покупали на гонорары от "Райдера", в глубокой депрессии, наедине с бутылкой. Но тут пришла неожиданная помощь в лице Пегги Гугенхайм. Эта уникальная личность происходила из знаменитой семьи промышленников Гуггенхайм. Её отец Бенджамин погиб при крушении "Титаника" при следующих обстоятельствах: будучи разбужен столкновением с айсбергом, он бестрепетно вышел на палубу, усадил в спасательную шлюпку свою любовницу и её горничную, убеждая их, что это "ремонт корабля", после чего, сопровождаемый камердинером, вернулся в каюту, переоделся во фрак, сел с камердинером за столик и, спокойно созерцая окружающую панику, пил виски. На вопрос, почему же он не спасается, последовал такой ответ: "Мы одеты в соответствии с нашим положением и готовы погибнуть как джентльмены».

Младший брат Бенджамина, Соломон Роберт, коллекционировал современное искусство и был поклонником абстракционизма. Он известен как основатель Фонда Гуггенхайма, призванного поддерживать современное искусство, а также Музея современного искусства в Нью-Йорке. Но надо учитывать, что значительную часть коллекции, представленной в этом музее, собрала его племянница и единомышленница Пегги Гуггенхайм, в полной мере унаследовавшая сильный характер отца. С Дджуной она была знакома давно, ещё по салону Натали Барни, и без обиняков предложила ей помощь - приглашение в Англию, в поместье Хейфорд-Холл. Два лета, проведённые там, стали царским подарком Дджуне и мировой литературе. Самая трудная книга была создана именно там.

С одной стороны, Хейфорд-Холл был настоящим курортом. Прекрасная природа Девоншира, стильный парк, особняк четырнадцатого века, окружение талантливых людей... Парадиз, одним словом. Но так ли повезло Дджуне, если задуматься, что за личности окружали её в этом парадизе.
Антония Уайт. Писательница, которую сравнивали с Джейн Остин и Джеймсом Джойсом одновременно. Пережила серьёзное психическое заболевание, возможно, маниакального спектра. Год находилась в психиатрической лечебнице (небезызвестном Бедламе), четыре года посвятила психоанализу. С Дджуной подружилась.
Джон Феррар Холмс. Прозаик и журналист, любовник Пегги Гуггенхайм. В 1934 году умрёт, по-видимому, от алкоголизма. Ему и Пегги "Найтвуд" будет посвящён.
Эмили Коулман. Поэтесса и писательница, известна в первую очередь подробными дневниками, которые вела сорок лет, как одержимая. После рождения ребёнка перенесла родильную горячку, долго лечилась у психиатра. Дджуну в первое время приняла в штыки.

Чем же развлекала себя столь изысканная четвёрка? Во-первых, алкоголем, да так, что даже переименовали Хейфорд-Холл в Хэнговер-Холл, то есть Усадьбу Похмелья. Во-вторых, игрой в Истину, заимствованной из романа "Идиот" любимого Достоевского. Игра не заканчивалась никогда, и на любой вопрос, даже самый провокационный, обитатели Похмелье-Холла давали абсолютно правдивый ответ. Естественно, в особняке сложилась напряжённая гнетущая атмосфера. Вулкан взорвался, когда Коулман обвинила Барнс в чтении пресловутых дневников и заимствовании оттуда идей для романа. Она неоднократно угрожала сжечь рукопись, и Дджуна таскала с собой огромную папку, буквально не выпуская из рук, месяцами. Разумеется, дневников она не читала, никаких коллизий оттуда не похищала. Своего было хоть отбавляй.

"Найтвуд" - это откровенная, злая, мстительная и полная любви история взаимоотношений Тельмы и Дджуны. Первая выведена под псевдонимом Робин Воут, а судьба героини представляет собой несколько видоизмененную биографию ещё одной подруги Барнс, Эльзы фон Фрейтаг-Лорингхофен. Итак, где-то в Европе встречаются американка Робин и немецкий барон Феликс Фолькбайн. Барону нужна семья, нужен наследник аристократической фамилии, Робин в него влюбляется, соглашается на брак, но после рождения сына, Гвидо, понимает, что жизнь эта не по ней, и возвращается в Штаты. Там она знакомится с Норой Флад, альтер-эго Дджуны. Вместе они едут в Париж, вместе поселяются, однако Робин "не счастья ищет, а вечной пытки". И обретает эту пытку в алкоголе и пьяных выходках.
Усложнённым, искусным языком в романе излагаются совсем не высокопарные события: как любящая бегает за любимой по парижским кабакам, как находит её в объятиях незнакомых женщин, как мирится и снова ссорится, как на пути возникает неумолимая разлучница... В демоническом образе Дженни Пезербридж Дджуна описала, конечно, ненавистную Меткаф. В скорби от расставания Нора обращается к психоаналитику, доктору Мэтью О'Коннору. Этот психоаналитик, а на самом деле жулик, шарлатан и переодетая женщина, является огромной удачей Барнс. Его псевдофилософские антимонии, язвительный цинизм и жалость к самому (самой?) себе задают тон "Найтвуда", двойное и тройное дно.

Итак, роман написан, первой его читательницей и критикессой неожиданно становится Эмили Коулман, мечтавшая его спалить. По её совету внесены значительные структурные изменения. Но ни один издатель не хочет брать детище Барнс под свою опеку. Три года "Найтвуд" не могли никуда пристроить, пока всё та же Коулман не уговорила прочесть роман Т.С. Элиота, великого поэта, будущего нобелевского лауреата, который сотрудничал в издательстве "Фабер&Фабер". Элиот книгой был потрясён. Во избежание неприятностей с цензурой он посоветовал Барнс смягчить непристойности, она согласилась, и - о чудо! - в 1936 году "Найтвуд" вышел во Франции, а в 1937 - в Америке.

Критики стонали от восторга, отмечая великолепие и красочность языка, остроту темы и интеллектуализм. Массовому же читателю именно по этим причинам книга "не показалась". Первые авторские отчисления за год составляли сорок три доллара. Фактическая же адресатка романа, Тельма, прочитав, объявила, что оскорблена тем, как бывшая подруга её представила, и навеки отказалась с ней общаться. Позже она утверждала, что публикация "Найтвуда" сломала ей судьбу. Дджуна отреагировала, как у неё уже вошло в привычку, чудовищным запоем, выпивая по бутылке виски в день. В 1939 году она предприняла попытку самоубийства. Пегги Гуггенхайм безропотно оплачивала медицинские расходы, однако в конце концов её терпение лопнуло, и она отправила спивающуюся Барнс обратно в Нью-Йорк, где блудную дочь приняла семья. Ну, как приняла? Дджуна жила в одной комнате с матерью, которая в конце жизни пережила религиозное обновление: уверовала в секту Христианской науки, и громогласно зачитывала всю ночь тексты основательницы этой секты, Мэри Бейкер Эдди, перемежая молитвы кашлем. Понятно, что протрезвлению это не помогло. Братья Дджуны наконец упекли её в какой-то загородный санаторий для алкоголиков, чего она им не простила до конца жизни. Вернувшись оттуда, Дджуна жестоко поссорилась с матерью, и та её выгнала. Просто - на улицу.

Тельма, уехавшая в путешествие, разрешила, пока её нет, пустить бывшую подругу пожить. Потом подтянулась Эмили Коулман, пригласившая Дджуну в Аризону на ранчо, там ей удалось подлечиться и мало-мальски протрезветь. Через два месяца писательница вернулась в Нью-Йорк, сняла крохотную квартиру в Гринич-Виллидж, где некогда всё так заманчиво начиналось. Все сороковые годы Дджуна пропьянствовала и ничего не писала. Небольшое содержание ей выплачивала Пегги Гуггенхайм, да Эмили, верная подруга, присылала двадцать долларов каждый месяц, хотя сама еле сводила концы с концами. После войны Дджуну взяли читать рукописи в одно издательство, но через некоторое время в ужасе уволили, такими жёлчными, злыми, гневными были все её отзывы.

В 1950 году наступил перелом. Барнс, что называется, выпила свою норму, осознала, что спиртное губит её как писательницу и отвернулась от него ради пьесы в стихах под названием "Антифон" - акта сведения счётов с братьями и матерью. "Я писала "Антифон", стиснув зубы, - вспоминала она, - и буквы казались мне острыми, как кинжалы". Прочитав рукопись, её младший брат Торн ужаснулся. В ответном письме он заклинал сестру "не мстить тому, что умерло давно, что пора забыть". Твёрдой рукой Дджуна вставила в письмо перед "умерло" частицу не.

После "Антифона" Дджуна вернулась к поэзии, тщательно перерабатывая каждое стихотворение. В день у неё бывало по пятьсот набросков. Несмотря на жестокий артрит, который мешал даже лампу включить или за машинку сесть, она неукоснительно работала по восемь часов в день. Барнс стала отшельницей, никого не принимала. Анаис Нин писала ей письмо за письмом - без ответа. Берта Харрис приносила к почтовому ящику наставницы в литературном мастерстве букеты роз, но так и не удостоилась встречи. Карсон Маккаллерс дневала и ночевала на пороге дома №5 по Патчин-Плейс и услышала от своего кумира только одну фразу: "Кто бы вы ни были, уходите, пожалуйста, к чёрту отсюда". Более-менее хорошие отношения у Дджуны были только с некоторыми старыми подругами и с поэтом э.э каммингсом (это у меня не капслок сломался, а так его положено писать: ненавидел заглавные буквы). Этот последний каждый день "проверял" её, крича под окном: "Эй, Дджуна, вы там ещё живы?" "Жива ещё", - невозмутимо отзывалась икона модернизма.

В 1982 году на 91-ом году жизни Дджуна Барнс умерла. В последние годы она признавалась: "Лесбиянкой я не была [была бисексуальна], а любила только Тельму". Что до "Найтвуда", его считают одним из величайших творений XX столетия.

Всё началось с того, что я нашла список самых трудночитаемых английских книг. Его украшали своим присутствием и прославленный Джойс с "Поминками по Финнегану", и сардонический Свифт со "Сказкой бочки", и зубодробительный Гегель с "Феноменологией духа" - мама читала всю, я издохла на девятой странице... За команду женщин играли Вирджиния Вульф и Гертруда Стайн, соответственно на пятом и девятом местах. Но чемпионом по сложности и многослойности внезапно оказался роман, о котором я не слышала ни разу в жизни: Nightwood. Имя автора, Джона Барнс, также ничего мне не говорило, я даже не могла понять, мужское оно или женское. Поймите моё любопытство. Просто нестерпимо захотелось посмотреть в глаза литератору, создавшему нечто, превосходящее по трудности "Феноменологию духа". Спасибо Гуглу, теперь это очень легко сделать. Загляните и вы в эти глаза.



Djuna Barnes.

Она родилась в бревенчатой хижине.. Хорошо начинать биографии писательниц столь безмятежным вступлением: родилась в бревенчатой хижине у озера, на склоне горы Сторм Кинг, Король ураганов, и было лето, был июнь года 1892, и её назвали в честь июня, но в своеобразной орфографии, которую трудно передать кириллическими средствами. Дджуна? Допустим, Дджуна. Как и следовало ожидать, семья ей досталась на редкость неординарная.

Итак, отец Дджуны, Уолд Барнс, был истинный человек искусства: и живописец, и композитор, и пианист. Не преуспев ни на одном из артистических поприщ, он обратил в произведение искусства саму свою жизнь: заделался убеждённым сторонником многожёнства. с будущей матерью Дджуны, Элизабет, Уолд вступил в официальный брак в 1889 году, а в 1897-ом к чете присоединилось третье лицо: Фанни Кларк, любовница Уолда. Дджуне тогда шёл шестой год. Ферма Барнса была средоточием богемы штата Нью-Йорк. Здесь играл Ференц Лист, вспоминал северные края Джек Лондон. У тройственного союза родилось восьмеро детей, но Уолд не признавал необходимости зарабатывать. Низменные обязанности материального обеспечения в семье исполняла бабушка.

Отступление о бабушке. Зейдель Тёрнер-Барнс в своё время была журналисткой и влиятельной хозяйкой салона, собирала вокруг себя для изящной беседы деятелей искусства и культуры. Кроме того, она участвовала в деятельности суфражисток. Сына она боготворила, считала непризнанным гением и вкладывалась в него и его детей полностью. Когда финансы Зейдель начали иссякать, она поддерживала огромное семейство, сочиняя бесконечные слёзные письма-просьбы своим прежним гостям. Поскольку Уолд считал, что формальное образование оглупляет и опошляет, образование всех восьмерых детей было также возложено на бабушку. Зейдель учила способную Дджуну всему, что знала сама: музыке, литературе, рисованию, обнаруживая притом существенные пробелы в вопросах арифметики и грамотности. Никакого аттестата о среднем образовании у Дджуны Барнс так и не появилось. Спохватившись, её, десятилетнюю, поместили было в сельскую школу, но девочка просто не стала туда ходить.

Свобода на лоне природы, идиллические пейзажи, любимые книги, искусство... Детство казалось прекрасным сном, пробуждение же было ужасным. Когда Дджуне было шестнадцать лет, её изнасиловал либо один из соседей с ведома и позволения отца, либо - сам отец. Спустя некоторое время девушка заключила некий "неформальный", без присутствия светских или духовных властей брачный союз с братом Фанни Кларк, пятидесятидвухлетним мужчиной. Естественно, супружество это в полной мере супружеством не являлось. Так играли.

В 1912 году, когда деньги кончились уже по-настоящему, мать забрала Дджуну и её троих братьев в Нью-Йорк, развелась с Уолдом, который незамедлительно заключил брак с Фанни, и доставила дочери бесценную возможность учиться рисованию профессионально. Полгода ей это удавалось, но назрела необходимость кормить себя и братьев. Мать с этой задачей категорически не справлялась. Дджуна пошла в редакцию газеты "Brooklyn Eagle" и сразу взяла быка за рога. "Умею писать статьи и рисовать, не наймёте меня - будете дураком," - доподлинные слова, приведшие мисс Барнс на работу, выгравированы теперь на памятной доске в зале Бруклинского музея, посвящённом её творчеству. Репортажи Дджуны можно охарактеризовать одним словом - экспериментальные. Одному преуспевающему драматургу она наговорила грубостей по поводу его "пробуждения знаменитым", потом зачем-то сказала, что не возражала бы умереть прямо сейчас... Ошарашенный автор дал подробное, хорошее интервью, насыщенное неожиданными поворотами. А вот с Джеймсом Джойсом Дджуне не повезло. Она так перед ним благоговела, что пропустила практически половину того, что он отвечал. Использовала она и технику включённого наблюдения: например, в самый разгар скандалов с голодовками, которые объявляли заключённые-суфражистки, подверглась процедуре насильственного кормления, которую над ними практиковали, и описала свои шокирующие впечатления. Заслуживала внимания и серия её репортажей о боксе, интервью со знаменитыми чемпионами-тяжеловесами и рассказы о женщинах, заядлых посетительницах боёв.

В 1915 году Дджуна Барнс переехала в Гринич-Виллидж, где нашла привычную с детства богемную обстановку, товарищей и многочисленные любовные связи. Семья была вполне осведомлена о бисексуальности Дджуны, а сама она много лет спустя признавалась: Я никогда не стыдилась ничего, относящегося к сексу, и с любым мужчиной, с любой женщиной, кого желала, могла пойти в постель. Разделяя полигамные воззрения своего преступного отца, она относилась крайне критически к продолжению рода и была убеждённой чайлд-фри. Пьесы. которые она писала в то время, отличаются символизмом и в значительной мере подражательностью. Вышел также сборник стихов под говорящим названием "Книга омерзительных женщин". С собственноручными иллюстрациями. Омерзительных персонажей вокруг Барнс хватало, как женщин, так и мужчин. Дджуна была помолвлена с Эрнстом Ханфштенглем, наполовину немцем, наполовину американцем, который в один прекрасный момент ей сказал: "Мне нужна жена-немка" и помолвку разорвал. То и к лучшему. Ханфштенгль участвовал в Пивном путче 1922 года, после провала скрывал в своём доме Гитлера, был другом и конфидентом этого последнего, с 1933 по 1937 годы исполнял обязанности пресс-секретаря Национал-социалистической партии. В общем, такой муж вряд ли подходил подающей надежды писательнице. Женщина, с которой у Дджуны была романтическая связь, репортёрша Мэри Пайн, заболела туберкулёзом и в 1919 году умерла у неё на руках...

Продолжение следует.

Ещё про Дайан Фосси, что-то я биографией ея увлеклась.

Оказывается, у себя в Луисвилле  она встречалась с африканцем. Оцените ситуацию, в шестидесятые годы, в Луисвилле встречаться с африканцем. Как её не убили-то там... Продолжались, впрочем, эти свидания недолго. Во время своей первой поездки она познакомилась с братом того африканца, Алекси Форестером, у них был роман. Что также свидетельствует о свободомыслии.

Но самый знаменитый роман, отражённый также и в фильме, был у Дайан с Бобом Кэмпбеллом, репортёром National Geographic. Он поступил как истинный мужчина, год морочил ей голову, что разведётся с женой, а затем издал совместный с ней альбом по принципу "Гориллы твои, фотографии мои". Дайан прилетела на презентацию в Кембридж, там обнаружила, что ждёт ребёнка, и... сделала аборт. Впоследствии она объясняла этот поступок следующим образом: "Нельзя быть девушкой с обложки National Geographic и в то же время ждать ребёнка".

Вот тут, каюсь, я всплакнула.

Следует заметить, что известная фотография, где Фосси и горилла соприкасаются руками, - работа Кэмпбелла. Но едем дальше. Пришлось делать и второй аборт, на сей раз в условиях буквально джунглей. Открылось тяжелеёшее кровотечение, помог ей врач, доктор Пит Вайсс. И так этот Вайсс пленился прекрасной исследовательницей, что к ней посватался. Но надо знать Дайан Фосси! Ходить так - ходи, а замужей никаких не желаю. Ну, он походил-походил, потом перестал.

А что же Кэмпбелл? Он приезжал, фотографировал, уезжал. Разводиться, естественно, не собирался. В 1972 году объявил ей о разрыве. Видимо, больше поиметь с подруги было нечего. Дайан очень тосковала и тоску глушила алкоголем. Запойная болезнь осталась с ней до конца жизни, в последний год развилось что-то вроде параноида. Она нещадно жучила своих служащих, гоняла их непредсказуемо и очень сурово. По официальной версии, это и послужило поводом к убийству.

Кстати, Хичкок предлагал Фосси соавторство сценария о страшных горных гориллах-убийцах. Фильм мастера ужасов мог бы её озолотить. Она сказала: Гориллы - убийцы?! Да у них агрессивности меньше, чем у ягнят.