![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maiorovaПосоветовали мне тут детскую книжку: дескать, налетай, Ольга, всё как ты любишь. Тонкий юмор, фантазия и великолепные женские образы. Точнее, девочковые. Не хочу обижать советчицу, но творчество Льва Давыдычева, а именно повесть "Лёлишна из третьего подъезда", меня ввергает в полнейшее недоумение. Попробую объяснить, почему.
В третьем подъезде живёт Лёля по прозвищу Лёлишна. Не просто себе живёт, а с дедом. У деда то, что называется в народе "склероз", он не очень ориентируется в пространстве-времени, всё забывает и даже себя плоховато обслуживает. Так что этим делом вынуждена заниматься внучка. Она и готовит, и ходит на рынок, и делает уборку, вдобавок успевая учиться в школе, притом неплохо. Здесь Давыдычев выступил весьма разумно, объясняя юным читателям-читательницам, как важен домашний труд:
Все до того привыкли считать работы по домашнему хозяйству не стоящими внимания, что и не обращают на них внимания. Но…
НО…
едят!
Причём каждый день,
причём не один раз
и чтоб ВКУСНО было!
Поели, «спасибо» сказали.
А кто посуду мыть будет?
А кто пол мыть будет?
Бельё стирать?
Гладить бельё кто будет?
Лёлишна все делала сама. [...] И если вам часто не хватает времени, то у Лёлишны свободного времени почти не было. Она никому не жаловалась, никто и не замечал, как ей живётся.
В общем, Лёлишна хорошая. Мужественная - такой эпитет к ней автор подобрал. Хоть и девочка, а мужественная. Её антагонистка - вредная девчонка Сусанна Кольчикова. Список её злодеяний впечатляет. Проколола мальчикам мячик, научила одного мальца плеваться и раздавила дитяти в песочнице куличик. Ещё у неё куча уменьшительных суффиксов в речи, автора стоит похвалить за наблюдательность. Действительно, патологически жестокие эпилептоиды часто сюсюкают: кусочек, капелька, чашечка чайку. Ещё любит смотреть, как умирают дети... ой, вру, как плачут старушки. Прямо скажем, на Пол Пота не тянет. Однако ужас поведения Сусанны не в том, что именно она творит, а в том, как. Лицемерно, иудски, беспрестанно притворяясь ангелочком. И первые, кто ей верят, кто всегда на её стороне, - это папа, мама и целых две бабушки. Не что другое, как их потворствующая любовь превратила "ненаглядненькую Сусанночку" в маленькое чудовище. Дело в том, что с раннего детства Сусанна болела, и её разбаловали, а теперь она здорова как бык, но продолжает шантажировать ближайших и дражайших: "Ах, умираю..."
– Умираю… помогите…
И тогда её спрашивали:
– Что сделать, чтобы ты не умирала?
Наступала тишина.
Тишина наступала.
И в тишине звучал слабый голос:
– Пой…те…
И что бы вы думали?
Папа говорил:
– Это возмутительно! – И уходил на кухню.
Мама восклицала:
– За что нам такое наказание? – И шла за ним следом.
Бабушки брали в руки носовые платки, вытирали друг другу слезы и начинали:
Эй, моряк, ты слишком долго плавал,
Я тебя успела позабыть!
Мне теперь морской по нраву дьявол.
Его хочу любить!
В глазах злой девчонки появлялся злой блеск.
– Громче! – сипела она. – Веселее!
И бабушки, утерев друг другу слезы платками, продолжали, притопывая:
Нам бы, вам бы, нам бы, нам бы
Всем на дно!
Там бы, там бы, там бы, там бы
Пить вино.
И пили валерьяновые капли.
А Сусанна закрывала глаза и звала:
– Моя милая мамочка…
– Что, детка? – ещё из кухни испуганным голосом спрашивала мама и бежала на зов любимого ребёнка.
– Мне плохо, мамочка.
– Что тебе нужно, миленькая моя?
– Не знаю.
– Ну, скажи, золотце. Я всё для тебя сделаю.
– Не знаю.
– Ну, вспомни, золотце…
– Не знаю.
– Помяукай! – шёпотом подсказывали бабушки. – Помяукай!
– Мяу… – неуверенно начинала мама. – Нет, не могу!
– Как мне плохо… – сипела Сусанна, сквозь опущенные веки внимательно следя за мамой.
– Мяукай! – сквозь зубы приказывали бабушки.
– Мяу… – неуверенно начинала мама, и губы злой девчонки вытягивались в улыбочку. – Мяу! Мяу! – уже громче продолжала несчастная мама.
– А он пусть лает, – бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.
Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:
– Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять?
– Но ведь это непедагогично, – шептал папа.
– А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай! Мяу, мяу, деточка! Лай!
– Гав… гав… – покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал папа. – Гав… гав…
– Громче! Она не слышит!
– Гав! Гав! Гав!
– Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?
А деточка смеялась, крича радостно и хрипло:
– Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?
– Здесь мы! – отвечали бабушки и начинали: – Куд-куда! Куд-куда!
– Мяу! Мяу!
– Гав! Гав!
(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)
– Ещё! Ещё! – приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. – Теперь ты будешь собакой, он – кошкой, а вы – поросятами!
Наступала тишина
Тишина наступала.
Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивая: «Неужели перенесём и это?»
И отвечали друг другу: «Не знаю».
Сусанна закрывала глаза и – хлоп на спину.
Первым не выдерживал папа, он кричал:
– Мяу! Мяу!
– Гав! Гав! – отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали.
И все смотрели на единственного, необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка и ждали, что будет.
А он – выпороть бы его хоть один раз! – лежал не двигаясь, всем своим видом говоря:
«И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!»
– Ей опять плохо, – в страхе шептала мама и начинала: – Мяу! Гав! Гав! Мяу!
– Хрюмяу… – отзывался папа. – Хрюгав. Куд-хрю! Мяукуд!
А бабушки, совсем растерявшись, запевали:
Эй, моряк, ты слишком долго хрюкал,
Я тебя успела куд-куда!
– Спасибо, – заливаясь смехом, говорила наконец Сусанна. – Мне стало значительно легче. Дайте мне теперь поесть чего-нибудь вкусненького, сладенького-сладенького!
И не спорьте: необыкновенный ребёнок!
Вообще редкая ситуация: в детской книге родительская любовь описана не просто сатирически, а фарсово, с грубым комикованием. Экие, действительно, клоуны - любят свою дочь, доверяют ей и веселят её, когда она болеет. Родители одного из героев, которые систематически его наказывают телесно, совсем не такие шуты гороховые. Они показаны как нормальные люди, семейство гаденькой Сусанночки - как отклонение. И призыв выпороть "необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка" не выглядит пустым звуком. В книге Давыдычева постоянно все друг друга бьют. Колотят, шпыняют, дубасят - даже добрый дрессировщик ручную обезьянку! - плюются с балкона. Прямо реинкарнация недоброй памяти пьесы "Девочка с голубыми волосами, Или Тридцать три подзатыльника".
Добрая Лёлишна советует мальчику, которого бьют, всё вытерпеть.
Плохая девочка требует, чтобы её обслуживали, а хорошая - сама всех обслуживает. Ладно бы себя и деда, - хотя невесёлый это сюжет и несказочный: ребёнок, вынужденный ухаживать за престарелым родственником, - но и местного хулигана, и даже тигра полосатого Лёлишна берёт под опеку, обстирывает, обкармливает, обшивает. И в благодарность ей достаётся небывалый подарок: два билета в цирк. Кстати, штрих немаловажный. В СССР самые дорогие билеты в цирк стоили рубль пятьдесят, поправьте, если ошибаюсь. Семья Лёлишны не в силах себе позволить это удовольствие, хотя девочка бредит цирком, мечтает быть дрессировщицей. Но у деда сердечный приступ, и внучка, несмотря на его уговоры, отказывается от поездки (интересы других важнее собственных!) и передаёт оба билета... Сусанночке. Малолетняя мерзавка злорадно идёт развлекаться, прихватив с собой младшую, самую послушную бабушку, недавно получившую пенсию. Она нагло усаживается, чавкает двумя порциями эскимо, во время клоунады выскакивает на арену и, когда бабушка её уводит, обзывает "гадкой бабкой". За эти ужасные слова бабушка под бурные восторги автора даёт Сусанночке затрещину - даже не так, ЗАТРЕЩИНУ, да такую, что Сусанна втянула голову в плечики. Да ещё закрыла глазки. Да ещё прикрыла головку ручками.
Нет, я не могу. С таким смаком всё это описано, с таким вожделением: как бьют ребёнка, отворачиваются от ребёнка, отрекаются от ребёнка. Дальнейшую сцену за неимением завесы милосердия прячу под кат:
– Надоело, – сказала бабушка. – Всему, даже любви, есть предел. Марш за мной.
И направилась к выходу.
– Ба-ба-бабуленька… – всхлипнула злая девчонка и двинулась за ней следом. [...] Она пыталась разжалобить.
– Бабуленька, – слабым голоском позвала внучка, – я падаю. Ты слышишь? Падаю на твёрдый-твердый асфальт. Личиком вниз. Слышишь?
– Падай, – не оборачиваясь, ответила бабушка, – падай сколько тебе угодно.
– Но я же разобьюсь!
– Разбивайся!
– Потечёт кровь!
– Пусть течёт!
– А как же ты будешь жить без меня?
– Замечательно.
Тогда Сусанна обогнала её, загородила дорогу и спросила самым жалобным тоном, на какой только была способна:
– Ты ведь любишь меня?
– Нет, – ответила бабушка и пошла дальше.
– Неправда! – крикнула Сусанна. – Ты сама говорила, что меня нельзя не любить! Ты сама говорила, что я осветила твою жизнь! Бабуленечка! Бабулюсенька! Самая лучшая на свете! Тебя нельзя не любить! Ты осветила мою жизнь!
Бабушка не отзывалась.
Сусанна не сдается: бежит бегом, чтобы оболгать бабку перед родителями. Однако тех вызывали в местком ха плохое поведение дочки, и они больше не ведутся на манипуляции. Мало того, одна из бабушек называет её бывшей внучкой: Моя бывшая внучка довела меня до того, что я дала ей ЗАТРЕЩИНУ. В цирке. При всех. Мораль ясна: будешь вести себя плохо - тебя можно станет бить. Никто, даже мама, не подойдёт тебя утешить, когда ты, всеми отвергнутая, зарыдаешь от настоящего горя. Местком и цирковая публика - вот судьи, чей суровый приговор перечеркнёт родительскую любовь навсегда. Гадкую девчонку отправляют на всё лето в лагерь, где из неё должны сделать человека. Лагерь пионерский. Не будем ёрничать. Туда Сусанна собирается как на смерть, а автор перифрастически сообщает: "О том, как жилось ей в пионерском лагере, догадайтесь сами". Догадываемся. Будут бить и издеваться. Сделают человеком.
Лёлишне дрессировщик предлагает стать его ученицей, но она не может бросить деда. Следует такой диалог:
– Ничего я не понимаю, – заговорил Петька. – Чего её все без конца хвалят? Девчонка она, конечно, ничего. Ну, а чего особенного-то?
– Она единственная женщина в семье, – ответил Владик, – и настоящая женщина.
– Особенного ничего, – сказал Виктор, – но ей, а не мне, тебе или ему, предложил Эдуард Иванович стать своей ученицей.
– Я, конечно, понимаю свою отрицательную роль в этой истории, – виновато сказал дедушка. – Но что поделаешь?
– Ничего, – ответила Лёлишна. – Всё равно я буду дрессировщицей. Когда-нибудь.
– Никогда не будешь на меня сердиться? – спросил дедушка.
– Никогда, – ответила Лёлишна, – можешь не беспокоиться.
Это хэппи-энд, чтоб вы поняли.
В третьем подъезде живёт Лёля по прозвищу Лёлишна. Не просто себе живёт, а с дедом. У деда то, что называется в народе "склероз", он не очень ориентируется в пространстве-времени, всё забывает и даже себя плоховато обслуживает. Так что этим делом вынуждена заниматься внучка. Она и готовит, и ходит на рынок, и делает уборку, вдобавок успевая учиться в школе, притом неплохо. Здесь Давыдычев выступил весьма разумно, объясняя юным читателям-читательницам, как важен домашний труд:
Все до того привыкли считать работы по домашнему хозяйству не стоящими внимания, что и не обращают на них внимания. Но…
НО…
едят!
Причём каждый день,
причём не один раз
и чтоб ВКУСНО было!
Поели, «спасибо» сказали.
А кто посуду мыть будет?
А кто пол мыть будет?
Бельё стирать?
Гладить бельё кто будет?
Лёлишна все делала сама. [...] И если вам часто не хватает времени, то у Лёлишны свободного времени почти не было. Она никому не жаловалась, никто и не замечал, как ей живётся.
В общем, Лёлишна хорошая. Мужественная - такой эпитет к ней автор подобрал. Хоть и девочка, а мужественная. Её антагонистка - вредная девчонка Сусанна Кольчикова. Список её злодеяний впечатляет. Проколола мальчикам мячик, научила одного мальца плеваться и раздавила дитяти в песочнице куличик. Ещё у неё куча уменьшительных суффиксов в речи, автора стоит похвалить за наблюдательность. Действительно, патологически жестокие эпилептоиды часто сюсюкают: кусочек, капелька, чашечка чайку. Ещё любит смотреть, как умирают дети... ой, вру, как плачут старушки. Прямо скажем, на Пол Пота не тянет. Однако ужас поведения Сусанны не в том, что именно она творит, а в том, как. Лицемерно, иудски, беспрестанно притворяясь ангелочком. И первые, кто ей верят, кто всегда на её стороне, - это папа, мама и целых две бабушки. Не что другое, как их потворствующая любовь превратила "ненаглядненькую Сусанночку" в маленькое чудовище. Дело в том, что с раннего детства Сусанна болела, и её разбаловали, а теперь она здорова как бык, но продолжает шантажировать ближайших и дражайших: "Ах, умираю..."
– Умираю… помогите…
И тогда её спрашивали:
– Что сделать, чтобы ты не умирала?
Наступала тишина.
Тишина наступала.
И в тишине звучал слабый голос:
– Пой…те…
И что бы вы думали?
Папа говорил:
– Это возмутительно! – И уходил на кухню.
Мама восклицала:
– За что нам такое наказание? – И шла за ним следом.
Бабушки брали в руки носовые платки, вытирали друг другу слезы и начинали:
Эй, моряк, ты слишком долго плавал,
Я тебя успела позабыть!
Мне теперь морской по нраву дьявол.
Его хочу любить!
В глазах злой девчонки появлялся злой блеск.
– Громче! – сипела она. – Веселее!
И бабушки, утерев друг другу слезы платками, продолжали, притопывая:
Нам бы, вам бы, нам бы, нам бы
Всем на дно!
Там бы, там бы, там бы, там бы
Пить вино.
И пили валерьяновые капли.
А Сусанна закрывала глаза и звала:
– Моя милая мамочка…
– Что, детка? – ещё из кухни испуганным голосом спрашивала мама и бежала на зов любимого ребёнка.
– Мне плохо, мамочка.
– Что тебе нужно, миленькая моя?
– Не знаю.
– Ну, скажи, золотце. Я всё для тебя сделаю.
– Не знаю.
– Ну, вспомни, золотце…
– Не знаю.
– Помяукай! – шёпотом подсказывали бабушки. – Помяукай!
– Мяу… – неуверенно начинала мама. – Нет, не могу!
– Как мне плохо… – сипела Сусанна, сквозь опущенные веки внимательно следя за мамой.
– Мяукай! – сквозь зубы приказывали бабушки.
– Мяу… – неуверенно начинала мама, и губы злой девчонки вытягивались в улыбочку. – Мяу! Мяу! – уже громче продолжала несчастная мама.
– А он пусть лает, – бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.
Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:
– Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять?
– Но ведь это непедагогично, – шептал папа.
– А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай! Мяу, мяу, деточка! Лай!
– Гав… гав… – покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал папа. – Гав… гав…
– Громче! Она не слышит!
– Гав! Гав! Гав!
– Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?
А деточка смеялась, крича радостно и хрипло:
– Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?
– Здесь мы! – отвечали бабушки и начинали: – Куд-куда! Куд-куда!
– Мяу! Мяу!
– Гав! Гав!
(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)
– Ещё! Ещё! – приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. – Теперь ты будешь собакой, он – кошкой, а вы – поросятами!
Наступала тишина
Тишина наступала.
Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивая: «Неужели перенесём и это?»
И отвечали друг другу: «Не знаю».
Сусанна закрывала глаза и – хлоп на спину.
Первым не выдерживал папа, он кричал:
– Мяу! Мяу!
– Гав! Гав! – отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали.
И все смотрели на единственного, необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка и ждали, что будет.
А он – выпороть бы его хоть один раз! – лежал не двигаясь, всем своим видом говоря:
«И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!»
– Ей опять плохо, – в страхе шептала мама и начинала: – Мяу! Гав! Гав! Мяу!
– Хрюмяу… – отзывался папа. – Хрюгав. Куд-хрю! Мяукуд!
А бабушки, совсем растерявшись, запевали:
Эй, моряк, ты слишком долго хрюкал,
Я тебя успела куд-куда!
– Спасибо, – заливаясь смехом, говорила наконец Сусанна. – Мне стало значительно легче. Дайте мне теперь поесть чего-нибудь вкусненького, сладенького-сладенького!
И не спорьте: необыкновенный ребёнок!
Вообще редкая ситуация: в детской книге родительская любовь описана не просто сатирически, а фарсово, с грубым комикованием. Экие, действительно, клоуны - любят свою дочь, доверяют ей и веселят её, когда она болеет. Родители одного из героев, которые систематически его наказывают телесно, совсем не такие шуты гороховые. Они показаны как нормальные люди, семейство гаденькой Сусанночки - как отклонение. И призыв выпороть "необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка" не выглядит пустым звуком. В книге Давыдычева постоянно все друг друга бьют. Колотят, шпыняют, дубасят - даже добрый дрессировщик ручную обезьянку! - плюются с балкона. Прямо реинкарнация недоброй памяти пьесы "Девочка с голубыми волосами, Или Тридцать три подзатыльника".
Добрая Лёлишна советует мальчику, которого бьют, всё вытерпеть.
Плохая девочка требует, чтобы её обслуживали, а хорошая - сама всех обслуживает. Ладно бы себя и деда, - хотя невесёлый это сюжет и несказочный: ребёнок, вынужденный ухаживать за престарелым родственником, - но и местного хулигана, и даже тигра полосатого Лёлишна берёт под опеку, обстирывает, обкармливает, обшивает. И в благодарность ей достаётся небывалый подарок: два билета в цирк. Кстати, штрих немаловажный. В СССР самые дорогие билеты в цирк стоили рубль пятьдесят, поправьте, если ошибаюсь. Семья Лёлишны не в силах себе позволить это удовольствие, хотя девочка бредит цирком, мечтает быть дрессировщицей. Но у деда сердечный приступ, и внучка, несмотря на его уговоры, отказывается от поездки (интересы других важнее собственных!) и передаёт оба билета... Сусанночке. Малолетняя мерзавка злорадно идёт развлекаться, прихватив с собой младшую, самую послушную бабушку, недавно получившую пенсию. Она нагло усаживается, чавкает двумя порциями эскимо, во время клоунады выскакивает на арену и, когда бабушка её уводит, обзывает "гадкой бабкой". За эти ужасные слова бабушка под бурные восторги автора даёт Сусанночке затрещину - даже не так, ЗАТРЕЩИНУ, да такую, что Сусанна втянула голову в плечики. Да ещё закрыла глазки. Да ещё прикрыла головку ручками.
Нет, я не могу. С таким смаком всё это описано, с таким вожделением: как бьют ребёнка, отворачиваются от ребёнка, отрекаются от ребёнка. Дальнейшую сцену за неимением завесы милосердия прячу под кат:
– Надоело, – сказала бабушка. – Всему, даже любви, есть предел. Марш за мной.
И направилась к выходу.
– Ба-ба-бабуленька… – всхлипнула злая девчонка и двинулась за ней следом. [...] Она пыталась разжалобить.
– Бабуленька, – слабым голоском позвала внучка, – я падаю. Ты слышишь? Падаю на твёрдый-твердый асфальт. Личиком вниз. Слышишь?
– Падай, – не оборачиваясь, ответила бабушка, – падай сколько тебе угодно.
– Но я же разобьюсь!
– Разбивайся!
– Потечёт кровь!
– Пусть течёт!
– А как же ты будешь жить без меня?
– Замечательно.
Тогда Сусанна обогнала её, загородила дорогу и спросила самым жалобным тоном, на какой только была способна:
– Ты ведь любишь меня?
– Нет, – ответила бабушка и пошла дальше.
– Неправда! – крикнула Сусанна. – Ты сама говорила, что меня нельзя не любить! Ты сама говорила, что я осветила твою жизнь! Бабуленечка! Бабулюсенька! Самая лучшая на свете! Тебя нельзя не любить! Ты осветила мою жизнь!
Бабушка не отзывалась.
Сусанна не сдается: бежит бегом, чтобы оболгать бабку перед родителями. Однако тех вызывали в местком ха плохое поведение дочки, и они больше не ведутся на манипуляции. Мало того, одна из бабушек называет её бывшей внучкой: Моя бывшая внучка довела меня до того, что я дала ей ЗАТРЕЩИНУ. В цирке. При всех. Мораль ясна: будешь вести себя плохо - тебя можно станет бить. Никто, даже мама, не подойдёт тебя утешить, когда ты, всеми отвергнутая, зарыдаешь от настоящего горя. Местком и цирковая публика - вот судьи, чей суровый приговор перечеркнёт родительскую любовь навсегда. Гадкую девчонку отправляют на всё лето в лагерь, где из неё должны сделать человека. Лагерь пионерский. Не будем ёрничать. Туда Сусанна собирается как на смерть, а автор перифрастически сообщает: "О том, как жилось ей в пионерском лагере, догадайтесь сами". Догадываемся. Будут бить и издеваться. Сделают человеком.
Лёлишне дрессировщик предлагает стать его ученицей, но она не может бросить деда. Следует такой диалог:
– Ничего я не понимаю, – заговорил Петька. – Чего её все без конца хвалят? Девчонка она, конечно, ничего. Ну, а чего особенного-то?
– Она единственная женщина в семье, – ответил Владик, – и настоящая женщина.
– Особенного ничего, – сказал Виктор, – но ей, а не мне, тебе или ему, предложил Эдуард Иванович стать своей ученицей.
– Я, конечно, понимаю свою отрицательную роль в этой истории, – виновато сказал дедушка. – Но что поделаешь?
– Ничего, – ответила Лёлишна. – Всё равно я буду дрессировщицей. Когда-нибудь.
– Никогда не будешь на меня сердиться? – спросил дедушка.
– Никогда, – ответила Лёлишна, – можешь не беспокоиться.
Это хэппи-энд, чтоб вы поняли.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 26 Apr 2014 02:03 (UTC)no subject
Date: 27 Apr 2014 09:37 (UTC)no subject
Date: 26 Apr 2014 04:35 (UTC)no subject
Date: 27 Apr 2014 09:42 (UTC)no subject
Date: 26 Apr 2014 05:39 (UTC)не детская книга, а энциклопедия взрослой жизни.
почему любить детей плохо, а бить их правильно, почему, чтобы быть хорошей, нужно отказатьс яот всех своих интересов, и это будет хэппиэнд
спасибо за то, что вы, как всегда, так хорошо все анализируете
no subject
Date: 27 Apr 2014 09:38 (UTC)no subject
Date: 27 Apr 2014 19:39 (UTC)no subject
Date: 23 Oct 2014 12:35 (UTC)no subject
Date: 27 Jan 2016 10:12 (UTC)no subject
Date: 27 Jan 2016 12:54 (UTC)no subject
Date: 27 Jan 2016 13:09 (UTC)no subject
Date: 27 Jan 2016 13:41 (UTC)no subject
Date: 28 Jan 2016 06:05 (UTC)no subject
Date: 28 Jan 2016 14:13 (UTC)Хотя бы один воскресный денек,
Хоть пару приличной одежки,
Хотя бы один вишневый пирог,
Хотя бы пшеничной лепешки кусок
И вальс на губной гармошке!
А тут сидят сытые довольные дети, так называемые друзья, и их сытые довольные родители, и некому даже в собес позвонить, что школьница одна тянет на себе больного человека. Я гораздо более коллективистка, чем может показаться...
no subject
Date: 28 Jan 2016 14:54 (UTC)no subject
Date: 28 Jan 2016 15:41 (UTC)no subject
Date: 28 Jan 2016 06:15 (UTC)Ужасы тоталитаризма. ) Откуда такие выводы? Я подумал о простой дисциплине и субординации.
no subject
Date: 28 Jan 2016 14:22 (UTC)no subject
Date: 28 Jan 2016 14:52 (UTC)no subject
Date: 28 Jan 2016 15:47 (UTC)no subject
Date: 31 Jan 2016 20:17 (UTC)