![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maiorovaНовогодняя ночь и новогоднее действо с детства переживается советским человеком как сакральное время «бесплатных» даров, время, выходящее за рамки обыденного. Новый год — единственная дата, которая ратифицировалось общественным атеистическим порядком как сакральное время, время чуда. Тогда заботу о тебе проявляет тот, которого ты никогда не видишь, но который о тебе знает, тебя любит и переживает за тебя, — лицо, наделяемое постоянными характеристиками: мудростью, всеведеньем, мистической силой, владением всеми благами. Все эти характеристики, которые могут принадлежать только одному Богу, оказываются вмененными Дедушке Морозу:
«Дед Мороз: Следить за вами будем мы с любовью, а вы, друзья, не подведите нас!» (Терехин В., Фотеев В. Как украли Новый год // С новым годом: репертуарный сб. М., 1971 С. 202).
Дед Мороз болеет, потому что «его обидели, — говорит заяц. — Кошка сказала ему, что вы мучили животных, не учили уроков и бросали снежками в прохожих, что вы дерзкие и злые, что вы никого не любите, а значит, не любите и его — деда Мороза» (Слонова Н. Как Леночка вылечила Деда Мороза // Там же. С. 15).
Как это видно из примеров, основой отношений между детьми и Дедом Морозом должна быть любовь, и никак не меньше. Общественное мнение определенным образом готовит участников новогоднего представления к тому, чтобы оно переживалось как мистическое действо. Ритуал не предполагает деления присутствующих на зрителей и персонажей — все являются участниками действия. Именно так и происходит на новогодней елке. Есть заказчики ритуала (дети и родители), есть ритуальные специалисты («ведущие»), есть посредники («помощники»). Есть податель даров, он же адресат ритуала, есть антагонисты — духи, демоны, звери. Новогоднее действо воспроизводит схему заказных «перераспределительных» ритуалов традиционной культуры. [...]
Создаваемое в 20—30-х годах новое государство — СССР — нуждалось в своих собственных святынях. Поэтому, уничтожая прежние святые места, оно созидало святыни-«новоделы». (Ср. понятие «иконоклазм», предложенное для определения практик такого типа: Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York, 1989.) И делалось это так, как делалось всегда и везде: новые святыни располагали в тех точках времени и пространства, которые были религиозно значимы, которые были прежде освящены Церковью. Например, станции метрополитена (антихрамы, роскошь подземелий, не вверх, но вниз) строятся на месте взорванных церквей. Так, например, в Петерурге это «Площадь Восстания», воздвигнутая на месте взорванной церкви. День Нептуна — с водным «крещением» (!) — отмечают в сроки празднования равноапостольных Ольги и Владимира, крестителей Русской земли. Праздник «прощания с зимой» приурочивают к Прощеному воскресенью и началу Великого поста.
Отрывной календарь советского времени аккуратно отмечал разнообразными профессиональными, партийными и идеологическими праздниками сроки праздников православных, слегка смещая их в датах: например, день празднования иконы Божьей Матери, именуемой Казанской (4 ноября), — 7 ноября, день революции; день обретения главы Иоанна Предтечи отмечался 9 марта — на 8 марта приходится международный «женский» день. Об использовании традиционной временной «разметки» для новых ритуальных форм см.: Овчинникова О. В. Что нам стоит дом построить. Тампере, 1998. С. 38—87.
Но если наши родители, рожденные в тридцатых, в массе своей верили в идеалы советского государства, и боль разрушения этих иллюзий началась с распада партийного строя, то мы, не веруя в общественные «идеалы», но, тем не менее, праздно празднуя «их» праздники, верили в «счастливое детство»: в безусловную ценность детского взгляда на мир. Мифологемы типа «Дети — цветы жизни» сталинской поры продолжились «детскостью» шестидесятых с бумажными солдатиками и маленькими оркестрами. Для нас — поколения 70-х — остается бесспорной абсолютная ценность и глубокий смысл собственных детских воспоминаний, и в этом ряду свечки денрожденного торта и голубой огонек экрана в новогоднюю ночь с подарком от Деда Мороза под елкой.
Итак, мистическая власть Деда Мороза представляет собой миф, поддержанный советским государством посредством введения конкретной социальной (ритуальной) практики. Эта практика служила и продолжает служить сохранению общества в рамках той же, вполне советской, картины мира. Каждый год в покаянные дни Рождественского поста советский человек вместе с родными и близкими, в темное время суток, через разделение ритуальной трапезы приобщается таинств Деда Мороза, а детей своих, почитая это своим родительским долгом, вводит в сакральный мир новогодней елки.
Из книги С. Адоньевой "Категории ненастоящего времени"
«Дед Мороз: Следить за вами будем мы с любовью, а вы, друзья, не подведите нас!» (Терехин В., Фотеев В. Как украли Новый год // С новым годом: репертуарный сб. М., 1971 С. 202).
Дед Мороз болеет, потому что «его обидели, — говорит заяц. — Кошка сказала ему, что вы мучили животных, не учили уроков и бросали снежками в прохожих, что вы дерзкие и злые, что вы никого не любите, а значит, не любите и его — деда Мороза» (Слонова Н. Как Леночка вылечила Деда Мороза // Там же. С. 15).
Как это видно из примеров, основой отношений между детьми и Дедом Морозом должна быть любовь, и никак не меньше. Общественное мнение определенным образом готовит участников новогоднего представления к тому, чтобы оно переживалось как мистическое действо. Ритуал не предполагает деления присутствующих на зрителей и персонажей — все являются участниками действия. Именно так и происходит на новогодней елке. Есть заказчики ритуала (дети и родители), есть ритуальные специалисты («ведущие»), есть посредники («помощники»). Есть податель даров, он же адресат ритуала, есть антагонисты — духи, демоны, звери. Новогоднее действо воспроизводит схему заказных «перераспределительных» ритуалов традиционной культуры. [...]
Создаваемое в 20—30-х годах новое государство — СССР — нуждалось в своих собственных святынях. Поэтому, уничтожая прежние святые места, оно созидало святыни-«новоделы». (Ср. понятие «иконоклазм», предложенное для определения практик такого типа: Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York, 1989.) И делалось это так, как делалось всегда и везде: новые святыни располагали в тех точках времени и пространства, которые были религиозно значимы, которые были прежде освящены Церковью. Например, станции метрополитена (антихрамы, роскошь подземелий, не вверх, но вниз) строятся на месте взорванных церквей. Так, например, в Петерурге это «Площадь Восстания», воздвигнутая на месте взорванной церкви. День Нептуна — с водным «крещением» (!) — отмечают в сроки празднования равноапостольных Ольги и Владимира, крестителей Русской земли. Праздник «прощания с зимой» приурочивают к Прощеному воскресенью и началу Великого поста.
Отрывной календарь советского времени аккуратно отмечал разнообразными профессиональными, партийными и идеологическими праздниками сроки праздников православных, слегка смещая их в датах: например, день празднования иконы Божьей Матери, именуемой Казанской (4 ноября), — 7 ноября, день революции; день обретения главы Иоанна Предтечи отмечался 9 марта — на 8 марта приходится международный «женский» день. Об использовании традиционной временной «разметки» для новых ритуальных форм см.: Овчинникова О. В. Что нам стоит дом построить. Тампере, 1998. С. 38—87.
Но если наши родители, рожденные в тридцатых, в массе своей верили в идеалы советского государства, и боль разрушения этих иллюзий началась с распада партийного строя, то мы, не веруя в общественные «идеалы», но, тем не менее, праздно празднуя «их» праздники, верили в «счастливое детство»: в безусловную ценность детского взгляда на мир. Мифологемы типа «Дети — цветы жизни» сталинской поры продолжились «детскостью» шестидесятых с бумажными солдатиками и маленькими оркестрами. Для нас — поколения 70-х — остается бесспорной абсолютная ценность и глубокий смысл собственных детских воспоминаний, и в этом ряду свечки денрожденного торта и голубой огонек экрана в новогоднюю ночь с подарком от Деда Мороза под елкой.
Итак, мистическая власть Деда Мороза представляет собой миф, поддержанный советским государством посредством введения конкретной социальной (ритуальной) практики. Эта практика служила и продолжает служить сохранению общества в рамках той же, вполне советской, картины мира. Каждый год в покаянные дни Рождественского поста советский человек вместе с родными и близкими, в темное время суток, через разделение ритуальной трапезы приобщается таинств Деда Мороза, а детей своих, почитая это своим родительским долгом, вводит в сакральный мир новогодней елки.
Из книги С. Адоньевой "Категории ненастоящего времени"
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 16 Nov 2016 06:04 (UTC)Станции метро на месте взорванных церквей? Ок, и сколько таких примеров? Не то пять, не то шесть из 200 с лишним. Маловато для тенденции. Есть объяснение попроще: если для постройки метро необходимо было что-то снести, сносили церковь. Как наименее полезное с их точки зрения здание. Хотя само особенное отношение советских к станциям метро трудно отрицать. Может, в какой-то мере оно и культовое.
no subject
Date: 16 Nov 2016 08:08 (UTC)Ну и то, что архетипы есть архетипы, тоже никто не отменял.
no subject
Date: 16 Nov 2016 12:38 (UTC)задорно и не так уныло, как эти многочисленные неотличимые иконы, главы, мощи и прочие предтечи.
no subject
Date: 16 Nov 2016 14:14 (UTC)no subject
Date: 16 Nov 2016 14:34 (UTC)там намекали, что Пурим все время "где-то рядом", его праздновать же невозможно было открыто, вот и придумали заменитель))