Об Иерусалиме
14 April 2016 19:25![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maiorovaЭти изящные, стройные, холеные девушки были с удивительно некрасивыми лицами. Нет, конечно, они не были по-настоящему, по-медицински уродливы, в Средние века их бы не стали показывать на ярмарке за деньги. Они были просто очень-очень некрасивы. Маленькие глубоко посаженные и близко поставленные глазки. Крупные нелепые носы – у одной как у поэта Сирано де Бержерака (согласно пьесе Ростана), у другой – как у полярного исследователя Руаля Амундсена. У одной очень большие – как говорят в народе, «рязанские» щеки. У другой – квадратная челюсть американского копа из комиксов. В общем, рыдание.
Но девушек это не смущало. Кстати, их лица были накрашены, затонированы и подрумянены, и яркая губная помада, и брови как надо, и уверенно-томный взгляд подведенных глаз из-под длинных подкрученных ресниц.
Они вели себя, как красавицы.
Действительно, какой ужас. Какое нарушение субординации в рядах женской прислуги. Рядовая полевая работница, и вдруг в кружевном передничке, будто горничная. Подрумянились даже. Как можно, в самой Москве, да с рязанскими щеками, да ещё с румянами на этих самых щеках? Как хватает наглости с носом как у Руаля Амундсена, и без паранджи? А разве Амундсен носил паранджу? Комплексовал из-за своей внешности? Вроде нет. Был благополучно женат, произвёл четверых сыновей, и у всех носы были в папу, и никто не застрелился. Не то девушки. Они понимают, сознают, про себя произносят, что они – при всех своих нарядах и гаджетах, макияжах и фитнесах – ужасно некрасивы? - задаёт вопрос Драгунский, тот самый Денис Драгунский, который мечтал завести в ванной канчиля, называл плюшевого медведя своим другом детства и выменял самосвал на светлячка, потому что светлячок был живой и светился, время, время, что ты с нами - и с ними - делаешь?
Я ходила-ходила, что же мне это напоминает? Вспомнила! Я всегда вспоминаю. Ну, в девяти случаях из девяти. Роман Д.И. Рубиной "Вот идёт Мессия", сцена в автобусе:
Перед отъездом из Москвы все троллейбусные остановки в районе, где жила Зямина семья, были обклеены листовками какого-то патриотического общества. На одной из таких листовок был изображен Сатана в виде еврейского отрока в специфической одежде времен черты оседлости (там, на остановке московского троллейбуса, этот костюм казался ей аксессуаром старины глубокой; сегодня не было ничего более привычного ее иерусалимскому глазу). Одна нога отрока в черном ботинке была выставлена вперед, вторую он как бы воровато завел назад, и — о ужас! — это было волосатое копыто дьявола. Основной же заряд горючей своей, искренней страсти-ненависти художник вложил в изображение типично еврейской физиономии, какой он таковую понимал: длинный крючковатый нос, скошенный лоб, срезанный подбородок, маленькие косящие глазки… словом, персонаж анекдота.
Так вот. Мальчик в именно таком костюме, именно с таким лицом — урод из антисемитского анекдота — сидел перед Зямой в иерусалимском автобусе номер тридцать шесть, следующем по маршруту Рамот — центр. Она даже под сиденье заглянула — нет ли копыта. Копыта она не обнаружила, а вот ногу в приютском черном, несоразмерно большом, растоптанном, как лапоть, ботинке он закинул на другую ногу и весьма вальяжно ею покачивал. На колене у него лежал раскрытый карманный молитвенник, и мальчик бормотал молитву, покачивая шляпой в такт движению автобуса.
И таким спокойствием было исполнено это уродливое, рыжее, щуплое создание, таким безмятежным достоинством дышали все его жесты — движения человека, не знающего унижений, — что вот в тот момент Зяма и испытала сильное, как удар, сжатие сердечной мышцы: счастье. Настоящее счастье при мысли, что этот мальчик родился и живет здесь.
Где ты, где, наш автобус, где Иерусалим для некрасивых женщин? И если тебя нет, не пора ли тебя наконец-таки построить?