Мы возвращались из Крыма в Питер, ехали через Киев. Взяли, как всегда, две верхние полки, и нижние занимала молодая семья: мама, отчим и дочка лет трёх, очаровательное создание в белокурых локонах. Ехать девочке было скучно, и, естественно, она беспокоилась, хныкала. покрикивала, а весь вагон её воспитывал.
Здесь надо сделать отступление и в который раз поразиться тому, с какой увлечённостью хомо постсоветикус воспитывает всё, что движется. Казалось бы, ну какая твоя печаль - чужой ребёнок шалит? Дети шалят, это в их натуре. Нет, начинается: да ай-яй-яй, да придёт бабайка, да заберёт в мешок... А потом за злополучным шалуном или шалуньей этот бабайка с мешком ходит из ночи в ночь по кошмарным снам. Привязаться к ребёнку, потрогать ребёнка, даже напугать - милое дело. Что говорить, я себя вспоминаю девятилетнюю. Гуляли с бабушкой около Чёрной речки. Среди дня, народу полно - подкрадывается ко мне из-за плеча совершенно посторонний мужчина и как свистнет прямо в ухо! Я чуть не сомлела. Бабушка свистуну: ""Вы что, молодой человек?!" Молодой человек: "А чё она, Соловья-разбойника не слышала?" И пошёл, весёлый такой, улыбающийся.
Но я про травму разлуки с матерью. Долго ли, коротко ли, матери понадобилось выйти в туалет. А дочка её никуда от себя не отпускала, все гигиенические процедуры только бегом, пока дитя спит. Но природе не прикажешь, молодая женщина пошла в тамбур, и девочка подняла страшный крик. Децибелы взлетающего Боинга тут и рядом не стояли. Беспомощный отчим прижимал к себе извивающееся тельце девочки, а та упоённо голосила, ещё больше расходясь от собственных воплей. У меня заломило челюсти.
- Ма-ама! Ма-ама!
И тут какая-то очередная самозваная воспитательница решила пролить на дело свету. Подошла к ребёнку вплотнуую, покачала головой так угрожающе и промолвила:
- А вот будешь так орать, мама никогда больше не вернётся.
Я-то думала, громче кричать невозможно. Девчушка резко побледнела и зашлась в совершеннейшей истерике. На её личике был написан смертный ужас. Другого слова не подберёшь, именно смертный ужас. Но уже торопилась из тамбура перепуганная мать, уже поймала её на руки, обватила, обняла. Рыдания перешли в обычный плач, потом во всхлипывания... затихли.
Тётка помялась-помялась и стушевалась куда-то.
Здесь надо сделать отступление и в который раз поразиться тому, с какой увлечённостью хомо постсоветикус воспитывает всё, что движется. Казалось бы, ну какая твоя печаль - чужой ребёнок шалит? Дети шалят, это в их натуре. Нет, начинается: да ай-яй-яй, да придёт бабайка, да заберёт в мешок... А потом за злополучным шалуном или шалуньей этот бабайка с мешком ходит из ночи в ночь по кошмарным снам. Привязаться к ребёнку, потрогать ребёнка, даже напугать - милое дело. Что говорить, я себя вспоминаю девятилетнюю. Гуляли с бабушкой около Чёрной речки. Среди дня, народу полно - подкрадывается ко мне из-за плеча совершенно посторонний мужчина и как свистнет прямо в ухо! Я чуть не сомлела. Бабушка свистуну: ""Вы что, молодой человек?!" Молодой человек: "А чё она, Соловья-разбойника не слышала?" И пошёл, весёлый такой, улыбающийся.
Но я про травму разлуки с матерью. Долго ли, коротко ли, матери понадобилось выйти в туалет. А дочка её никуда от себя не отпускала, все гигиенические процедуры только бегом, пока дитя спит. Но природе не прикажешь, молодая женщина пошла в тамбур, и девочка подняла страшный крик. Децибелы взлетающего Боинга тут и рядом не стояли. Беспомощный отчим прижимал к себе извивающееся тельце девочки, а та упоённо голосила, ещё больше расходясь от собственных воплей. У меня заломило челюсти.
- Ма-ама! Ма-ама!
И тут какая-то очередная самозваная воспитательница решила пролить на дело свету. Подошла к ребёнку вплотнуую, покачала головой так угрожающе и промолвила:
- А вот будешь так орать, мама никогда больше не вернётся.
Я-то думала, громче кричать невозможно. Девчушка резко побледнела и зашлась в совершеннейшей истерике. На её личике был написан смертный ужас. Другого слова не подберёшь, именно смертный ужас. Но уже торопилась из тамбура перепуганная мать, уже поймала её на руки, обватила, обняла. Рыдания перешли в обычный плач, потом во всхлипывания... затихли.
Тётка помялась-помялась и стушевалась куда-то.