Когда я была маленькая, на аппетит я не жаловалась. Прямо скажем, любила поесть. Но, как и у большинства детей, был свой кулинарный кошмар: молочный суп с лапшой. Я его видеть не могла. Саму по себе лапшу уписывала с удовольствием, само по себе молоко согласна была вёдрами пить. Но молочный суп с лапшой... даже печатаю эти слова, и мутить начинает. Эта бледная взвесь, эти пенки, эта клёклая, липковатая лапшица... Тогда - о унижение! - меня, взрослую пятилетнюю девицу, почти невесту, мама принималась кормить с ложечки, и с этой ложечки лапшинки свисали, как... не буду говорить, как что. На лице мамы застывало странное, обречённое выражение. Горло её подрагивало. Я думала, что это она меня презирает.
Разгадка маминого выражения лица оказалась проста.
Когда мама была маленькая, на аппетит она не жаловалась. Прямо скажем, любила поесть. Но, как и у большинства детей, был свой кулинарный кошмар: молочный суп с лапшой. Она его видеть не могла.
Но детей надо кормить молочным супом с лапшой, и мама-таки кормила нас молочным супом с лапшой. Её тошнило варить этот суп, тошнило ставить его перед нами, тошнило впихивать его в наши кривящиеся рты. Однако надо значит надо.
Разгадка маминого выражения лица оказалась проста.
Когда мама была маленькая, на аппетит она не жаловалась. Прямо скажем, любила поесть. Но, как и у большинства детей, был свой кулинарный кошмар: молочный суп с лапшой. Она его видеть не могла.
Но детей надо кормить молочным супом с лапшой, и мама-таки кормила нас молочным супом с лапшой. Её тошнило варить этот суп, тошнило ставить его перед нами, тошнило впихивать его в наши кривящиеся рты. Однако надо значит надо.